Комментарий Марии Кривовой

Стихотворения Сони Рублёвой не следуют за мыслью или языком, они пересобирают его. Каждое предложение, логическая цепочка слов, не было произнесено в нашей реальности — оно родилось извне и первоначально в этих строчках. Отсюда ощущение герметичного параллельного мира, в котором сюжеты поэтессы лишь увеличительные стёклышки, через которые видимо и узнаваемо немногое. Цикл про собаку с потерянным именем, хотя это всего лишь одно стихотворение, мифологизирует слово. Он говорит, что слово — ничего не значит, как и имя, что за ним — пустота и мираж, но в цепочке, ряде превращений — снега в мужчину, розы в лапу, собаку, обратно в сугроб и, наконец, в Христофора — вот в этом ряду творится неприглядное основание. Основание языка, его корень. Стихотворения Рублёвой не о Боге, телесности, змеях и крысах — они сами явления языка. В них нет прямой семантики, нет метафоры, не найдётся в них и исповедального говорения. Они близки симфонии, звуку, даже звуковым волнам — их можно раскладывать на бесконечное & множество # единиц =первооснов других миров. Синтаксис, который поэтесса подчинила себе, не требует изысканий от читателя — он требует знания гармонии и умения складывать мелодии и собирать новый язык из ни-че-го. Рублёва может использовать какие угодно слова и, кажется, какого-угодно & происхождения, чтобы выносить на поверхность всеголишьтекста лучистые созвездия и условия для существования повседневной лексики. Читая и переживая стихотворения, мы наблюдаем за вспышками и всплесками языкового сознания, которое нам пока не принадлежит, но непосредственным образом принадлежит поэтессе.

Методология созвездий 1. Мы сейчас с тобой наберём воды, а потом пойдём в школу. Так говорил мужчина своей рыжей собаке Арго. Нос мужчины был красный, а под самим носом всклочился плешивый песочек щетины. Он, наверно, охранник в пятой школе, она здесь неподалёку. Или его собаку всё-таки звали Азор. Или, может, Амур. Амур-Амур, что-то стал ты понур. У Амура губа не дура, у Амура и нос не дур. Валит мокрый снег, и мужчина, со своим круглым красным носом, поёт задорно, как роза цветёт на лапе Азора, как Арго ковыряет горбатый сугроб, как на хвост собирает сосульки его тощий святой Христофор. У киоска с водой «Ключ здоровья» собака и человек ведут свой простой разговор — хозяин собаке: а ну-ка назад, к ноге, а собака, уже и не рыжая — серебристая, вся во льдистой муке, — стало быть, думает: Господи! Пёс с тобой. И ковыляет к хозяйской ноге. Хорошая кличка Амур, что-то из эфирного и вышнего. Амур смотрит на хозяина (в своей пёсьей жизни он любил лишь его) и, стало быть, думает: в вечер моего шестого по счёту января есть только я и человек — ничего святого, даже я не святой, ничего страшного, даже я не страшный; ничего лишнего.

2. Толстокожая змея принесла мне мышь, продравшись через острую неспокойную осоку. Этим жестом она поклялась служить мне. Я буду только твоя змея, подумала она. Точнее, это так за неё подумала я. Attention. Мой первый приказ. Свяжи свой хвост с мышиным. Она связала свой зуб и мышиный глаз. Я поняла: либо у неё нет ушей, либо я должна блестяще владеть змеиным. Пришлось объяснить на пальцах. Из всех змеиных языков я знаю только змеиный язык жестов. Теперь её будут звать змее-мышиный король — по аналогии с крысиным королём. Ну, вы его уже знаете — самая главная крыса в крысином мире. Я не верю, что он всамделишний, если быть честной Король (то есть ой, королева), почему ты молчишь? Отвечая, змея лишь съела мышь и, так вышло, съела свой рептилий резиновый хвост (хоть и был он на редкость толст), а потом съела себя до самой своей головы. (Прощайте, змея и танец травы, прощайте и вы, пустыни и львы). Напоследок я сказал ей, т. е. уже пустоте, следующее: боже мой убери от меня свои гадючьи зубы; ради всего святого избави меня от мышиных голов и вытащи изо рта своё тело; пожалуйста будь нормальной змеёй я тебя люблю ты ведь знаешь; не позорь меня; все змеи как змеи, а ты

3. <1> в глазах у моей ручной собаки медь она не укусит погладь ты её погладь она будет петь потому что умеет петь и пойдёт умирать потому что я ей сказал умирать <2> что ты жучка скулишь у моей ноги я в слезах твоих вижу так плачет лесной волчок, но цепная собака забудет про цепь и в бегах умрёт её грязные тощие лапы оплачет апрельский снег

<3> в глазёнках у волчика жёлтый смех я пнул бы волчка, но жалко ведь божья тварь волчишка мне плачет погладь ты меня погладь гнилой солёный язык тянет к моим губам мокрый шершавый нос тянет к моим зубам <4> кусает блоха серый зайчик за хвост грызёт я говорю убей ты его убей умирает мой верный пёс и зайчишкины уши жуёт умирает мой бедный волк и зайчишкино сердце жуёт я кричу, но засыплю зайчишку землёй и волчишку засыплю землёй и себя засыплю землёй и взъерошу собачью шерсть

4. ПОГОСТ в камышах у реки с утра до утра слёзно молится и скулит конура, а в конурке из липы крест, кто промолвит, тот крестик съест. перед облаком два ручейка, а за облаком снова река, там в воде, значит, плач старика. над водой приподнялся, к кувшинкам приник и сказал, стало быть, старик: «спит здесь верный собачий дурак, под осинкой безлапый дурак, гордый динго, беззубый шакал, дотянул бы вот ты до весны — разговор бы другой, а так…» выпил речку глотком, закусил ильным дном, апельсином заел и верхушкой сосны, лёг и палец большой обмотал паутинкой кислой слюны.

5. Старуха щиплет пыльную кожу на шее. Кожа вздувается. Ногти ломаются. Бог весть, ей страшно, или привыкла, или даже так лучше — пусть бы только земля под ногами, а небо над головой. Земля под ногтями. У неё они — как сухой лопух. Моргни раз — отвалятся. Моргни два — рассыплются. Старуха расплачется. По ком слёзы льёшь, богомолица и страдалица? Над иконкой смыкает глаза и кусает сухой язык. Бормочет и крестится, чтоб обрести покой. Старуха мочит пятнистые руки в колодезном киселе. В лютиках у крылечка наливается солнцем и духом пара сладких розовых яблок. Она говорит, эти яблоки созревают уже в начале лета. Смотри, говорит, вот моя Глаша. Старухина чёрная кошка, хромая и с порванным ухом. Два года назад она была Дымкой, а год назад пришла на могилу единственного сына старухи (сама же старуха там ревела и ела конфеты, а потом с тоски обезумела — и позабыла первородное кошкино имя). Глаша щекочет усами стрекозкины крылья, но стрекозка играть с ней не стала, подёрнулась скорлупчатым тельцем и замерла под кошачьей лапой. Я люблю тебя, говорила мне Глаша. Как мужчину или как человека, спрашивал я у неё и гладил черную шею. Глаша мне отвечала, мол, я люблю тебя как явление жизни, опускала плешивые веки, умирала и плакала. Стало быть, кошке время пришло умирать. Ты прости меня, желтоглазая Глаша, я тебя любить не умею. Дай мне сахарных яблок в дорогу, седокосая мать. Помяни свою Глашу. Бог с тобой; и Бог с нею. Улыбнулась старуха, склонилась над Глашей, запела: «Помянула бы, если б знала, как поминать». Биография Сони Рублёвой: Родилась в 2002 году в Кировской области, сейчас живу в Москве. В прошлом поэтесса, сейчас исследовательница-лингвистка. Публиковала стихотворения в журналах «Флаги» и «ZINE», а также статьи в ряде рецензируемых научных журналов. Магистральный научный интерес — женский жизненный опыт, отраженный в литературе (если шире — художественная концептосфера «Женщина»).