К вопросу о том, изменилось ли наше сознание по сравнению с сознанием античных христианских святых. Многие из древних монашеских практик нам сегодня не понятны, и не побоюсь слова, недоступны для нашего понимания. Почему? Просто потому, что наше сознание изменилось. В личной жизни мы проходимм этапы изменения нашего сознания от детского сознания, подросткового до взрослого. Так и в истории культуры и религии, сознание людей, обществ меняется со временем и накоплением опыта.

Например, мы сегодня не можем понять, что такое слезы покаяния (не путать с эмоцией) или что значит умиление или столпничество и какие мотивы побуждают к нему. Конечно, консервативные православные мне скажут, что нам надо возродить это осознание, надо повторять эти практики, пока в нас не включится та же мотивация и рвение, как в тех древних аскетах. Пока это не сработало. И вряд ли сработает. Это ушло, как и религиозный трепет перед большой горой или огнем, который был у кроманьонца.

Но есть некоторые вещи, которые не исчезают совсем, а меняются. На примере такой вещи можно проследить как менялось наше христианское сознание за эти столетия. Одна из этих вещей — смех.

Смех у святых отцов является грехом очень серьезным. Есть прекрасная книга Умберто Эко "Имя розы", в которой он подробно описывает средневековые споры о смехе и юморе в христинастве. С нашей православной стороны приведем в пример теоретика монашества 7 века Иоанна Лествичника. Например, Иоанн Лествичник пишет: "Безвременный смех, например, иногда рождается от беса блуда, а иногда от тщеславия, когда человек сам себя внутренне бесстыдно хвалит, иногда же смех рождается и от наслаждения пищею" (Лествица, Слово 26,41)

Но если присмотреться, то видно, что эти мотивации смеха сейчас вообще не работают. Сегодня никого не смешит блуд и в восхвалении себя — тоже ничего смешного я не вижу, да и пища, какая бы вкусная ни была — это не смешно. Это вкусно, красиво, ярко, какие еще эпитеты к пище мы применяем? — разные, но это не смешно.

Что это значит? Лествичник ошибался? Нет, это значит, что в его время, в его культуре это было смешно, а в нашей уже нет. Приведу пример, который очевиден на коротком историческом отрезке. Вот мы знаем комика Чарли Чаплина. В начале 20 века всех смешили его выходки и тупые пинки под зад, а сегодня это вообще не смешно. Сейчас мы видим в этом издевательство над человеком. В прошлом юмор был связан с насилием, с уродством, с какой-либо инаковостью. В средние века при дворах вельмож были шуты, которых били для смеха, специально выращивали карликов и разных уродцев тоже для потехи толпы. Смеемся ли мы сейчас на горбунами? Думаю, нет. Возможно кто-то из нас еще помнит, как смеялись над рыжими и толстяками в нашем советском детстве. Но сейчас и этого нет. Но юмор и понятие смешного не исчезли — они просто изменились.

На заре кинематографа комедии состояли из ударов и падений на банановой кожуре. И это было смешно. Сейчас это не смешно. Здесь мы видим, как за это время меняется понятие смешного, а это значит, меняется сознание человека и с ним меняется образ смешного. Сейчас смешное связано с игрой слов и значений, с иронией, с подменой смыслов. Понял бы наш юмор Лествичник? Может и да, но не назвал бы это смешным. Скажу больше, сейчас хорошему монаху просто необходимо иметь чувство юмора. Я бы назвал чувство юмора новой христианской добродетелью, которая помогает нам в покаянии. Ведь на самом деле, с юмором христианину надо подходить к самому себе в первую очередь, чтобы "не делать глупости с серьезным лицом". Вот как меняется все. Поэтому просто копировать древних монахов и их практики просто невозможно сегодня. Конечно, речь идет не о всех практиках сразу. Мы, современные православные, как восприемники духовного наследия отцов должны проводить критический анализ этих практик и канонов. Тестировать и отметать нерабочие варианты. Ведь в этом и выражается подлинное уважение к традиции, когда ты ее воспринимаешь всерьез, всерьез примеряешь к своей жизни, а не слепо копируешь.