Вчера я посетил концерт Swans в Лондоне.

Swans сформировали мое понимание того, чем может быть рок, и шире — индустриальная музыка как таковая. Под индустриальной музыкой я понимаю не только жанр "индастриал", но и всю музыку, которая производится в массовом индустриальном обществе массовыми индустриальными методами — то есть, неизбежно, всю музыку 20 и 21 века.

Фольклорная и европейская арт-музыка развивались с конца античности, и с появлением звукозаписи растворилась в общем шуме модерна. Звукозапись изменила технологию производства, потребления и циркуляции музыки, и таким образом — социальную форму её существования. Многое было утрачено, но многое приобретено. В самой социальной и материальной действительности исчезли различия между высоким и низким, фольклорным и академическим, но появились новые различия между звуками, лишь частично отраженные в различиях между жанрами, форматами, и сценами. Впрочем, с рождением интернета, кажется, и эти различия исчезают, сливаясь в единый дигитальный поток, где звуки распределяются по онлайн-пузырям, которые неизбежно лопаются в соответствии с алгоритмом.

Звуки новых индустриальных технологий выражали новые индустриальные отношения — интенсивные, брутальные и тотальные. Где-то в конце шестидесятых рок-музыка на несколько десятелетий стала главным аудиальным выражением новой индустриальной кульутуры. На протяжении всей своей истории Swans работают с наследием рок-традиции — от Pink Floyd до Joy Division — не столько деконструируя её, сколько преодолевая: отбрасывая мёртвое и сохраняя живое.

Для романтического взгляда, характерного для рок-музыки, XX век с его технологическим прорывом и инструментальным мышлением амортизирует человечество, превращает его в «последнего человека» Ницше и, наконец, выстраивает коммерческо-санитарную тюрьму Хаксли-Оруэлла-Берроуза. Для обслуживания новых технологий огромным человейником растет бюрократия, а общество становится полностью администрированным.

В то же самое время технологии модерна создают новые формы мышления, красоты и чувствования, в том числе пост-религиозного — то есть, новые формы «сакрального» (не будем уходить в антропологические дискуссии о научной нерелевантности этого концепта).

Для самого рок-движения рок и был новой формой «сакрального». Для контр-культуры, в которой рок развивался в 1960-х-1980-х годах, романтическая "сакральность" рок-музыки была способом сопротивления позитивизму модерна (даже нигилистичный, как бы пост-модерновый no wave из которого вышли Swans наследовал в своем пафосе дадаистам, которые, в свою очередь, как и все классические авангардисты находили в самом акте искусства романтический образ "восстания" против буржуазной энтропии; no wave полностью копировал авангардистскую логику искусства как восстания против мира). Конечно, эта «сакральность» была совершенно коммерческой и рыночной, а значит — административной и зависимой, conditioned by capitalism and the state. Но сакральное измерение всегда было производным от бюрократических, институциональных и рыночных процедур. И наооборот — государство родилось из храма, а проституция когда-то была религиозным актом. Само различие между политическим, коммерческим и религиозным является свидетельством исчезновения сакральной очарованности миром. Именно потому, что сакральное в роке было совершенно имманентно рынку и капитализму, оно и было сакральным — то есть рок выражал, продлевал, проблематизировал и играл с реальной динамикой общества, мифологией и магией, заложенной в нём.

Рок-музыка обладала романтическо-интенсивной, полу-скрытой сакральной сущностью, которую Swans доводят до собственного предела. Таким образом, рок-музыка в них преодолевает саму себя и становится тем, чем она всегда должна была быть — активным преодолением нигилизма, современной формой сакрального. В этом смысле Swans — единственная пост-рок-группа постольку, поскольку она единственная выполнила задачу рока: используя тропы рок-музыки, она имманентно преодолела её собственные ограничения ("формат").

Но в чем заключалась задача рока?

Когда вчера они начали свой сет, то ли на 10, то ли на 20 минуте, я почувствовал, что еще немного — и польются слезы. В сверхгромком повторении одного и того же саунд Swans открывал глубину времени. Воспоминания посыпались как град, сливаясь с потоком аккордов, — и все неудачные группы, утерянные любови, поражения, одноклассники-солдаты и однокурсники-самоубийцы — все, все обретали смысл; своей ошеломительной реальностью музыка доказывала, что всё действительно было, и значит, всё действительно оправдано. Это витальное искупление жизни самой жизнью и есть любовь. Риффы Swans, изнутри которых кричит Джира — это те самые «колёса любви», о которых Кормильцев писал:

"Под колесами любви, 
это знали Христос, Ленин и Магомет -
Колеса любви едут прямо на свет
Чингисхан и Гитлер купались в крови
Но их тоже намотало на колеса любви"

Возможно, главная тема искусства последних веков — обретение утраченного времени, и вместе с тем — обретение любви. Эту любовь невозможно передать аналитическим дискурсом, но на неё можно указать искусством.

Ницше писал, что антидотом от последних людей, порабощенных модерновым нигилизмом, должен быть сверхчеловек. Еще он писал, что сверхчеловек должен быть способен прожить жизнь как вечное повторение. Вопреки линейному течению времени именно эту возможность дарят Swans — своим повторением одного и того же они раскрывают внутренний смысл времени, любовь, запертую в атомах памяти. Сверхчеловек — это тот, кто способен полюбить жизнь, даже если она будет повторяться во всей невыносимой жестокости, ведь только такой человек способен сотворить ценность в мире без бога, сотворить любовь. Таким образом, задачей рока было возвращение современному человеку смысла. Swans справляются с этой невыполнимой задачей — пусть хотя бы на пару минут (минута осмысленной, истинной жизни — разве это уже не чудо?).

Башлачев пел, что рок-н-ролл — «славное язычество». Когда-то рок, как предельное выражение индустриальной культуры, был почти способен на переоценку ценностей. Очевидно, что музыка больше не может даже претендовать на ту сверхфункцию современности, которая, как казалось изнутри рок-движения, лежала на ней в двадцатом веке. Зато нам осталась пара великих альбомов.